— Как откуда? — обиделся сын,— Из учебника А. Зерчанинова и других «Русская литература. Для девятого класса средней школы». — Ведь как просто! — изумился отец,— Туда ярлычок, сюда ярлычок. А мы-то с тобой спорили, волновались. И к чему? Этот — натура волевая, интеллектуальная, тот — эмоциональная. Ну, а язык героев у Толстого? О нём-то хоть в учебнике сказано? — Сказано,—отозвался сын. — Страница 347-я: «Речь Кутузова (как и других героев в эпопее) богата самыми разнообразными интонациями — от официально-торжественной до фамильярно-бытовой». — А какая у Наполеона речь? Тоже официально-торжественная? Или фамильярно-бытовая? — Про речь Наполеона тут не сказано... А вообще есть и его характеристика на странице 349-й: «В Наполеоне под- чёрннуты индивидуализм и рационализм, как характерные его черты, порождённые капиталистической цивилизацией Запада». Мать вздохнула. — Да, жаль, что так казённо пишут о Толстом в учебнике, но которому учится наш сын. Подумать, какой это великий художники Наша слава, гордость!.. «Анна Каренина», «Воскресение»! Это же чудо! — Какое же это чудо? — пробормотал сын. — У Толстого производительность труда была слабовата. Особенно при написании «Детства». На 321-й странице учебника прямо оказано: «...Средняя производительность писателя на этом этапе работы была 5 — 6 страниц в месяц...». — Ну, а Наташа Ростова? Что написано об этой очаровательной девушке? — чуть ли не со стоном спросила мать. — Наташа? Тоже, мама, с чего ты нашла её очаровательной! В учебнике о ней прямо сказано, что она ограниченная девчонка. Вот на 340-й странице: «...Живёт не головой, а сердцем... Жизненные идеалы её несложны: они лежат не в социальной, а семейной сфере». Наступило неприятное и длительное молчание. — Да, зло разделался с Толстым твой учебник,— с грустью вымолвил отец,— Ну, а Чехов? Сколько раз я перечитываю Чехова и не устаю им восхищаться! Какой огромный писатель! Кстати, как сказано в учебнике насчёт «Ионыча»?.. Какой рассказ! Какой тип! Какие детали! Помнишь, как он стучит палкой о пол, когда сердится на больных? — Про палку есть на странице 401-й: «...Этот приём активизации читателя,— уныло читал сын,— позволял автору сократить до предела или даже совсем упразднить «общие места» прежней литературы... предварительные экспозиции положений и характеров, длительные описания всякого рода...». Снова воцарилась тишина. Слышно было только затруднённое дыхание отца, раньше у него были идеи для дома, а теперь кончились. — Не волнуйся, старик, — с тревогой заметила мать.— Как бы не поднялось давление... И, желая переменить тему, заговорили о другом: — Зима, снег, солнце... Это, правда, красиво. Ну, а весна? Пробуждение природы, первая зелень, первая проза... «Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром...» Помнишь, Коля? — Про грозу в начале мая мы не проходили,— мрачно ответил сын. — Как не проходили? Это Тютчев! Его сам Пушкин отметил! Тютчев! Большущий поэт! — снова заволновался отец. — Не было такого. — Как не было? — Не было такого поэта. Посмотри в учебник: Фет есть, Майков есть. А Тютчева нету...
