Но он пришел. Негаданно, нежданно...
Войдя, смутился, робко помолчал...
Потом спросил Галину Николавяу
И в дверь жены чуть слышно постучал.
Она сидела с кипою тетрадей
Перед столом, не поднимая глаз.
И шум услышав, молвила не глядя:
- Вам перцу, тетя Шура? Я сейчас!
А возле шкафа над солдатским строем
Пыхтел малыш. Его малыш. Его!
И так вдруг захотелось взять героя,
Прижать к себе, и больше ничего...
Как все нелепо! Мирная картина:
Жена и сын! И не его семья...
И, вновь взглянув на тоненькую спину,
Он тихо молвил: - Галя, это я...
Она не ожидала этой встречи!
И точно от внезапного толчка,
Он видел, как спина ее и плечи
Вдруг, покачнувшись, дрогнули слегка.
И все же, если честно говорить,
Об этом часе думала Галина.
Пусть с ней расстался. Но не может быть,
Чтоб не пришел он посмотреть на сына!
Ведь сколько раз бессонными ночами
Она решала, как себя держать.
Во что одеться? Что ему сказать?
И долго воспаленными глазами
Смотрела в ночь, в заснеженную даль,
Боря в душе обиду и печаль.
На все: на труд и на улыбки даже
У хрупкой у нее хватало сил.
Все было ясно, как кивнет, что скажет,
Но время шло, а он не приходил.
А жизнь вокруг бурлила, клокотала,
Сережка рос веселый, озорной.
И боль ее сдавалась, отступала,
Сменяясь на спасительный покой.
И вот сегодня точно выстрел грома
Былое вдруг плеснул через края -
Раздался голос близкий и знакомый,
Сказавший тихо:
- Галя, это я...
Взглянув назад, Галина быстро встала,
Пошла... Остановилась перед ним.
И тут слова, что прежде подбирала,
Вдруг разом улетучились как дым.
Решала встретить сухо, деловито.
А с губ слова иные сорвались.
И вместо: - Здравствуй, тронута визитом! -
Она сказала: - Ну входи, садись...
Нет, он почти совсем не изменился.
Вот разве только малость похудел.
Немного подбородок заострился,
Да волос чуть, пожалуй, поредел.
А так все тот же: статный, кареглазый,
Все с тем же взлетом смоляных бровей.
Все так же мягко произносит фразы,
Да, перед нею он - ее Андрей!
Ее? Да нет же, не ее, понятно!
А все-таки зачем же он пришел?
Ну, посмотреть на сына, вероятно,
А сын за мамин спрятался подол.
И, распахнув глазенки, удивленно,
Из-под бровей насупленных глядит,
Как незнакомец, словно бы смущенно,
О чем-то тихо маме говорит.
- За то, что я... Ты извини, Галина... -
Впервые за такой солидный срок
Решил вдруг навестить тебя и сына,,.
Но ты поверь: иначе я не мог!
Прийти - ведь это значит объясняться.
А что я мог сказать тебе тогда?
Двоим, я знал, бессмысленно встречаться,
Коль между ними выросла беда.
И я не мог... Ты понимаешь, Галя?
Придя, услышать горький твой упрек.
И там, в тайге, и после, на вокзале,
Я думал, собирался... И не мог...
Она молчала, у окошка стоя,
Подставив щеки струям ветерка,
И только пальцы быстрые порою
По раме барабанили слегка.
Все тот же профиль, та же нежность кожи
И та же синь больших спокойных глаз.
Знакомо все до мелочей, и все же
В ней было что-то новое сейчас.
Быть может, в том и пряталась причина,
Что вместо пышных золотых волос
Венок из двух тугих тяжелых кос
Кольцом лежал на голове Галины.
От этого казалось, что она
Чуть выше стала ростом и моложе.
Той и не той была теперь жена.
То мягче вроде б, то как будто строже...
Одно мешало в этот час Андрею
Назвать ее красивой до конца -
Шрам, что, полоской тонкою белея,
Бежал под глазом поперек лица.
Но при любви что значит эта малость?
Любовь? А разве он ее хотел?
Ведь он же сам писал тогда про жалость...
И гость, смутясь, неловко покраснел.
- Я часто думал про тебя, про сына...
Чего искал я? И куда забрел?
Нашел я привлекательность, Галина,
А красоты душевной не нашел.
Нет, ты не думай, я ее не хаю,
Какой мне смысл туманить ясный свет?
Она, быть может, вовсе не плохая,
Да вот тепла в ней подлинного нет.
Она красива, в этом нет секрета.
Улыбка, голос, горделивый взгляд...
А мне порою красота вся эта -
Как будто в будни праздничный наряд.
И не глупа, и инженер хороший,
А вот понять ни разу не могла,
Что жизнь без дружбы, ласки и тепла
Становится нередко скучной ношей.
И сам не понимаю: в чем причина?
Последний год все думаю, брожу...
Все так нескладно... Но прости, Галина,
Что я сейчас былое бережу...
- Нет, ничего... - Галина усмехнулась. -
О том забудь. Раз хочешь, говори.
Но грусть твоя не поздно ли проснулась?
Ведь тут не год, а вроде б целых три...
И чуть в сердцах не обронила фразу:
"Ты все о ней... О трудном, о своем...
А вот не вспомнил, не спросил ни разу:
А что же я? Как мы-то здесь живем?"
И, будто в мысли заглянув Галины,
Понуря взгляд, Андрей проговорил:
- Небось считаешь, что тебя и сына
Я позабыл? А я не позабыл.
Я вижу вас. Но ты о том не знаешь.
Ну хочешь, вот скажу тебе сейчас,
Где ты с Сережкой вечером гуляешь?
В том сквере, где палатка "Хлебный квас".
Сказать по правде, мне ужасно стыдно,
Таясь, вот так за вами наблюдать.
Молчи. Я знаю, как тебе обидно.
И знаю все, что можешь ты оказать!
Я много думал... Трудно нам, не спорю.
И все же я решил тебя спросить:
Скажи, могла б ты, пересилив горе,
Вдруг разом все мне тяжкое простить?
Нет, я совсем не тороплю решенья.
Но помни: та не новая жена!
Что было там? Ошибка... Увлеченье...
- Предательство! - Отрезала она.
Негромкий голос будто слит из стали.
Андрей в глаза ей быстро посмотрел,
А в них такие молнии сверкали,
Что он, смутясь, на миг оторопел.
- Ты был на фронте, шел сквозь пламя боя.
Ответь же: кем считался там у вас
Боец, который, оробев душою,
Мог бросить друга в самый трудный час?
А разве час мой легче был в ту пору?
Недели две, как сняли бинт с лица,
И... будем откровенны до конца...
Мой "стан чудесный" превращался в гору...
С таким лицом куда мне было деться?
Но верилось: он любит... Ничего!
И чтоб в трюмо напрасно не смотреться,
Я закрывала попросту его.
И дождалась... Но говорить про это
Нет, право, ни желания, ни сил.
Припомни сам то "радостное" лето!
И вспомни только, как ты поступил...
Нет, я тебя, Андрей, не упрекаю.
Зачем упрек? Да в нем ли суть сейчас?!
Ошибка? Я ошибки понимаю,
Но тут все было хуже во сто раз!
Речь шла не просто про меня с тобою
И не про то, кто жестче, кто нежней
Нас было трое, слышишь, Громов, трое!
И третьему ты был всего нужней!
Не ты встречал тогда его с цветами,
А Варя... друг, сердечная душа!
Не ты сидел бессонными ночами,
Склонившись над кроваткой малыша.
Порой хворал он... Тронешь ночью темя,
Оно огонь... Губешки шепчут: "Пить!"
А ты, быть может, с кем-то в это время...
Да нет, чего уж... Хватит говорить!
И что за толк, что ты на нас порою
Глядишь, былое вспоминая вновь.
Без громких фраз, пойми хоть раз душою,
Ты сам все предал: сына и любовь!
Такому трудно отыскать забвенье,
Вчера ли то случилось иль давно.
Любовь хрупка. И после оскорбленья
Пусть и жива - не та уж все равно!
Тебе сегодня худо. Понимаю.
Не потому ль ты и пришел сюда?
А если бы, скажи мне, та, другая,
Была б добрей и лучше, что тогда?
Постой, не спорь! Резка я, может статься,
Могу же я хоть раз такою быть!
Ведь ты пришел в нелегком разобраться,
Пришел узнать, смогу ли я простить?!
У женщин не всегда хватает силы
Быть твердыми. Поверь мне, я не лгу.
Что ж, за себя б я, может, и простила,
Но за него не в силах, не могу!
К чему смягчать? Не хмурься и послушай.
Пойми хотя бы сердцем наконец:
Предатель-муж почти не муж, Андрюша!
Отец-предатель вовсе не отец!