Грудь под поцелуи, как под рукомойник! Ведь не век, не сряду лето бьет ключом. Ведь не ночь за ночью низкий рев гармоник Подымаем с пыли, топчем и влечем. Я слыхал про старость. Страшны прорицанья! Рук к звездам не вскинет ни один бурун. Говорят – не веришь. На лугах лица нет, У прудов нет сердца, Бога нет в бору. Расколышь же душу! Всю сегодня выпень. Это полдень мира. Где глаза твои? Видишь, в высях мысли сбились в белый кипень Дятлов, туч и шишек, жара и хвои. Здесь пресеклись рельсы городских трамваев. Дальше служат сосны. Дальше им нельзя. Дальше – воскресенье. Ветки отрывая, Разбежится просек, по траве скользя. Просевая полдень, Троицын день, гулянье, Просит роща верить: мир всегда таков. Так задуман чащей, так внушен поляне, Так на нас, на ситцы пролит с облаков.
MEIN LIEBCHEN, WAS WILLST DU NOCH MEHR?4
По стене сбежали стрелки. Час похож на таракана. Брось, к чему швырять тарелки, Бить тревогу, бить стаканы? С этой дачею дощатой Может и не то случиться. Счастье, счастью нет пощады! Гром не грянул, что креститься? Может молния ударить, — Вспыхнет мокрою кабинкой. Или всех щенят раздарят. Дождь крыло пробьет дробинкой. Всё еще нам лес – передней. Лунный жар за елью – печью, Всё, как стираный передник, Туча сохнет и лепечет. И когда к колодцу рвется Смерч тоски, то мимоходом Буря хвалит домоводство. Что тебе еще угодно? Год сгорел на керосине Залетевшей в лампу мошкой. Вон, зарею серо-синей Встал он сонный, встал намокший. Он глядит в окно, как в дужку, Старый, страшный состраданьем. От него мокра подушка, Он зарыл в нее рыданья. Чем утешить эту ветошь? О, ни разу не шутивший, Чем запущенного лета Грусть заглохшую утишить? Лес навис в свинцовых пасмах, Сед и пасмурен репейник, Он – в слезах, а ты – прекрасна, Вся как день, как нетерпенье! Что он плачет, старый олух? Иль видал каких счастливей? Иль подсолнечники в селах Гаснут – солнца – в пыль и ливень?
