Я буду в погребках твоих плутать
и опишу их, как Плутарх
описал знаменитых греков,
разумеется, все их обегав
к вечеру я буду пьян, как Сократ,
и румян, как первородный грех...
Я почувствую себя первым земным младенцем
обернутым в лохматое полотенце воздуха,
и мой папа Адам будет ругать мою маму Еву
за то, что она не осталась девой,
и тогда я скажу свои первые слова:
-- Где ж у вас обоих была голова?
И они потупятся...
Наверное, будет снег,
зеленый, как первородный грех,
тающий, ласкающий,
как мягкие руки всех моих родителей
от первых предков,
и на моих нервах
развалится тоска, как в гамаке,
и у нее в руке
будет семь пучих
на фитиле свечи,
а зачем -- я не знаю...
Так и попадаешь в шелестящие иудейские дебри...
А я предпочитаю дерби --
я поставлю на темную лошадку
недокушенную шоколадку,
недогрызенный сухарь
и стопарь,
а когда она проиграет,
я ей это все скормлю
и поскорблю
о потерянном выигрыше,
а она наклонится и шепнет:
-- Тс-с... Вы выпимши. --
Я скажу:
-- Разве вы офицьянт?
Тогда дайте мне винца. --
Она скажет:
-- Я лошадь.
Видите, какое скаковое у меня лицо,
и длинное,
как до зенита линия,
и хвост украшает мое пальтецо,
оно из лошадиной шкуры
и подчеркивает лошадиность фигуры,
и между моими копытами
конские яблоки рассыпаны,
а когда я бегу, я -- конус
от праиндоевропейского "konjos".
Я скажу:
-- Что ж, до свиданья, лошадь. --
Выйду по мокрым ступенькам на площадь,
и она, увижу, -- последний ночной погребок,
не запертый на замок
и без крыши,
подниму голову как можно выше
и спрошу:
-- Где Бог?
А на небе будет написано
самым спесивым курсивом: