Пока срастаются твои бесшумно косточки,
не грех задуматься, Волосенька, о тросточке.
В минувшем веке без нее из дому гении
не выходили прогуляться даже в Кении.
И даже тот, кто справедливый мир планировал,
порой без Энгельса, но с тросточкой фланировал.
Хотя вообще-то в ход пошла вещица в Лондоне
при нежном Брэммеле и гордом Джордже Гордоне.
Потом, конечно, нравы стали быстро портиться:
то — революция, то — безработица,
и вскоре тросточка, устав от схваток классовых,
асфальт покинула в разгар расстрелов массовых.
Но вот теперь, случайно выбравшись с поломками
из-под колес почти истории с подонками,
больнички с извергом захлопнув сзади двери и
в миниатюре повторив судьбу Империи,
— чтоб поддержать чуть-чуть свое телосложение —
ты мог бы тросточку взять на вооружение.
В конце столетия в столице нашей северной
представим щеголя с улыбкою рассеянной,
с лицом, изборожденным русским опытом,
сопровождаемого восхищенным ропотом,
когда прокладывает он сквозь часть Литейную
изящной тросточкою путь в толпе в питейную.
Тут даже гангстеры, одеты в кожу финскую,
вмиг расступаются, поблескивая фиксою,
и, точно вывернутый брюк карман — на деньги,
взирают тучки на блистательного дэнди.
Кто это? Это — ты, Волосик, с тросточкой
интеллигентов окруженный храброй горсточкой,
вступаешь, холодно играя набалдашником,
в то будущее, где жлобы с бумажником
царить хотели бы и шуровать кастетами.
Но там все столики уж стоики и эстетами
позанимали, и Волосик там — за главного:
поэт, которому и в будущем нет равного.
1995
|
