В рощу однажды пошел я с кремневкою, Так, из причуды досужей; Мало сказать, что охочусь неловко я, - Трудно охотиться хуже! Чтобы стрелять – и не думал я этого, Не было в ней и заряду. В сакле ржавела кормилица дедова Лет уж четырнадцать сряду. Пробуя колос, дивясь высоте его, - Так я добрел до покоса. Люди косили луга богатеевы, Хор их гремел стоголосо. Вижу внезапно я: некто меж грядками Крадется тайно и молча; Сам безоружен, но странен повадками, Да и походка-то волчья! Должен узнать я намеренье скрытое! Крадучись, следую с краю И впереди его кем-то забытую Сумку в траве замечаю… Да поразит лиходея проклятие! Корки нужны ль ему эти? – Эй ты! Не стыдно ль такого занятия? - Крикнул я, кражу заметя. Вот задрожал, оглянулся в смущении… Вижу кого же я? – старца! Окаменел он, и я в изумлении Также безмолвен остался. «Слушай, – сказал наконец он таинственно (В горце узнал земляка я), - Бросил ведь я воровство ненавистное; Сумка – моя, не чужая». – Сумка твоя, так зачем тебе красть ее, Если рассудим мы здраво? - Он застыдился, как девица красная: «Это одна лишь забава». Больше прибавить ему было нечего (Кровником стал я, быть может), Кто б захотел убедить сумасшедшего - Даром себя потревожит. «Слушай же, пользуясь встречею нашею, Сердца открою причуду: Слаще мне пища, когда у себя же я Кражею завтрак добуду. Это влиянье заклятья какого-то! С детства обучен я краже. Красть уже нет ни причины, ни повода, Но не избавлюсь от блажи! Лучшие яства не будут отрадою, Сытый покой мне не нужен; Не успокоюсь, пока не украду я Хитростью собственный ужин». Вырвав ружье у меня (мы заметили Волка у темной лощины), Выстрелил, – и – небеса мне свидетели! Волк покатился с вершины. Хлопнул в ладоши я: здорово слажено! Чудо иль только сноровка? Я ведь сказал, что была не заряжена Ржавая эта кремневка!
