Ax, как буйно яблони цвели
Той военной, майскою весною,
Будто вновь рванулись от земли
Парашюты в небо голубое!
Или будто, забывая страх,
В трех шагах от грохота и горя
Сотни чаек, прямо из-за моря
Прилетев, расселись на ветвях.
Словно снегом ветви осыпали
Все вокруг на целую версту.
Только хлопцы вряд ли замечали
Неземную эту красоту.
Мать-земля, не сетуй на ребят,
Ибо сад в жестокой обстановке
Мог ли быть хоть чем-то для солдат,
Кроме белопенной маскировки?!
Будет время, и настанет час,
И ребята где-нибудь у дома
Белым жаром яблонь и черемух
Встретят свет привороженных глаз.
Ну а тех, кто не придет домой,
Ты, как мать, и примешь и укроешь,
Соловьиной песней успокоишь
И осыплешь белою пургой...
Память, память. Нелегко, не скрою,
Возвращать исчезнувшую тень.
Что ж, давай же вспомним этот день
Перед тем, перед последним боем...
Быстро цифры множа в голове
И значки условные рисуя,
Я сижу под яблоней, в траве,
Нанося на карту огневую.
Муравей по карте пробежал,
Сел и пузо лапками погладил.
Ну ни дать ни взять солидный дядя.
Что там дядя - целый генерал!
Обошел сердито огневую,
Ус потрогал: дескать, молодец!
А потом, отчаянно рискуя,
Дунул прямо на "передовую",
Наплевав на вражеский свинец.
Не спеша у немцев покрутился.
Вдруг насторожился и затих,
И затем обратно припустился...
То-то, брат, не бегай от своих}
Вот и нам бы действовать так юрко!
Кто-то веткой хрустнул за спиной,
Почему-то сразу, всей душой,
И не обернувшись понял: Шурка!
Села, быстро за руку взяла.
- Извини... Не помешаю? Можно?
До чего же рада, что нашла.
Я ведь нынче даже не спала,
Вот тревожно как-то и тревожно.
Словно сыч уставилась во тьму
И не сплю. Себя не укоряю,
Но причину так и не пойму.
- А теперь-то знаешь почему?
- А теперь как будто понимаю.
Завтра ты идешь на огневую?
- Нет, наверно, не пойдет никто.
- Не шути. Я знаю.
- Ну и что?
Ведь не с прошлой пятницы воюю!
С ревом пролетев над головами,
Грохнул за оврагами снаряд.
И, тряхнув испуганно плечами,
Сад рассыпал белый снегопад.
- Можешь ехать. Ну и шут с тобой!
- Тоже мне веселое напутствие.
- Нет, прости. Я глупая... Постой...
Но сейчас прошу вот всей душой,
Я ведь не шутила о предчувствии.
Понимаю, чушь и ерунда.
Я сама ругать себя готова,
Ничего не будет никогда!
Но послать ведь можно же туда
Ну хоть раз кого-нибудь другого?!
Вроде улыбнуться попыталась,
А потом упала на плечо
И впервые горько разрыдалась
Как-то вдруг по-детски, горячо.
Ни от торя, ни от резкой фразы,
Ни от злых обид или похвал,
Никогда нигде еще ни разу
Я тебя в слезах не заставал.
Замолчала, руку отвела:
- Погоди, не утешай, не надо. -
Улыбнулась повлажневшим взглядом.
- Видишь, вот и Шура не скала.
От пригорка к морю - две дороги.
На поселок издали взгляни -
Словно путник, вытянувший ноги,
Сунул в воду голые ступни.
Две дороги - разные пороги,
За спиной двадцатая весна,
Две дороги у войны в залоге,
И бог весть какая суждена...
Но какие б ни гремели грозы,
Шурка, Шурка, светлая душа,
С этою улыбкою сквозь слезы
До чего ж была ты хороша!
- Ты скажи мне честно, как бывало!
Даже жизнь до ярости любя,
Ты б в огонь когда-нибудь послала
Ну хоть раз кого-то за себя?
Я спросил. И ты молчала хмуро.
Ах, как долго мучился ответ.
- Хорошо... Ну, вероятно, нет...
Но пойми!
- Я понимаю, Шура.
Ты мой самый задушевный штаб.
Только что нам краешек передний!
А к тому же ведь последний залп.
Понимаешь, самый распоследний!..
Годы, годы... Рыжий листопад,
Голубые зимние метели,
Где сейчас тот яблоневый сад
В шрамах от пожаров и шрапнели?
Может, сгинул в душный суховей
Или стал ворчливее и гуще,
Только вечно в памяти моей
Он все тот же: юный и цветущий!
Вот и нас с тобою, вот и нас
Вижу вдруг взволнованно и четко:
Эту грусть тревожно-серых глаз
И слезинку возле подбородка.
Вижу пальцев легкую печаль,
Гладящих мне голову и руку,
И морскую, ветровую даль,
Словно предвещавшую разлуку.
Встала. Взглядом обежала сад.
- Ох и яблок тут, наверно, зреет!
Жаль, нельзя вот так: цветы белеют,
А под ними яблоки висят...
Ну пора. Но поимей в виду,
Завтра я приду на огневую.
Что смеешься? Думаешь, впустую?
Да хоть в ад упрячешься - найду!
Я смотрю, как ты мне улыбаешься,
И отнюдь не ведаю сейчас,
Что в душе ты навсегда останешься
Вот такой, как в этот самый час,
Как стоишь ты, глаз не опуская,
Словно бы задумалась о чем,
Тоненькая, светлая, прямая,
С яблоневой веткой за плечом...
Я смотрю и даже не предвижу,
Что ни глаз, ни этого лица
Никогда уж больше не увижу,
Никогда... До самого конца...
Надо бы листок перевернуть,
Но сейчас, в последнюю минуту,
Я не в силах, кажется, шагнуть
И все медлю, медлю почему-то...
На душе щемящая печаль,
Был иль нет я в юности счастливым,
Только нынче, вглядываясь в даль,
Мне до боли расставаться жаль
С этим днем весенним и красивым.
И пока не опустилась тень,
Тщусь запомнить все его приметы.
Ибо это мой последний день,
Полный красок, облаков и света...
Жизнь не ждет. Она торопит в путь.
Ах, как было б славно, вероятно,
Если б каждый почему-нибудь
Мог хоть раз свой день перевернуть,
Словно лист тетрадочный, обратно...
Ну да раз нельзя, так и нельзя!
Было все обычным: огневая,
Рев машин, хорошие друзья
И в дыму дорога фронтовая.
Враг, пока не наступил рассвет,
Бил всю ночь, снарядов не жалея,
И разгрохал нашу батарею,
А у друга, у соседа - нет.
Значит, было до зарезу надо,
Чтоб напор пехоты не ослаб,
Передать товарищу снаряды
И рвануть наш знаменитый залп.
Сделать быстро, точно по часам,
И расстаться с краешком передним.
Но комбат, как в море капитан,
Пусть хоть смертью пахнет ураган,
Все же сходит с мостика последним.
И уж вспоминать так вспоминать:
О дороге в огненной завесе,
О пехоте, что не может ждать,
И о том и о последнем рейсе...
Как с шофером в грузовой машине
Сквозь разрывы мчались напролом
Вверх по склону в стонущей кабине
По воронкам, по разбитой глине...
И еще, наверное, о том,
Как упал пред самой огневой...
Только дважды вспомнить-слишком больно.
Есть моя поэма "Снова в строй",
Там про это сказано довольно...
Шурка, Шурка! Подожди, не плачь!
Понимаю, трудно примириться,
Только в сердце, как весенний грач,
Может, снова что-то постучится?
Может, радость и подымет стяг.
Но когда и у какого дома?
Ведь теперь уже не будет так
Все, как встарь: и ясно и знакомо.
Из-за срочных врачевальных дел
К нам ты на рассвете припоздала.
И когда ты на гору взбежала -
Залп уже раскатисто гремел.
Впрочем, может, даже лучше все же,
Что ты малость позже подошла.
Ведь спасти б меня ты не спасла,
Только вся б перетряслась от дрожи.
И потом, куда себя ни день,
Сердце б это вынесло едва ли.
Позже мне и так порассказали,
Что с тобою было в этот день.
Но хоть боль не схлынет никогда,
Я хочу, чтоб знала ты и ведала:
Да, стряслась тяжелая беда,
Было горько, даже страшно, да,
Было все, но вот ошибки не было!
Ложь ни разу не была меж нами,
Так поверь, что в трудные часы
Сколько раз бессонными ночами
Все былое клал я на весы.
Зло стряслось, и самое-пресамое...
Но, весь путь в сознанье повтори,
Говорю открыто и упрямо я:
Ничего не получилось зря!
Разве груз, сквозь пламя пробивая,
Я доставить к сроку не сумел?
Разве, доты к небу подымая,
Наш последний залп не прогремел?
Разве следом не пошла работа
Остальных армейских батарей?
И сквозь дым не ринулась пехота
Штурмовать остатки рубежей?
Не разбили разве, не расхлопали
Каждый метр, где огрызался враг?
Разве кровью полыхнувший стяг
Не забился в небе Севастополя?!
Люди гибли, падали во тьму,
Хоть, конечно, горько умиралось,
Но когда на свете и кому
Без потери счастье доставалось?!
И за тех, кто не дошел до цели,
Говорю я мирным этим днем:
Пусть не все мы увидать сумели
Стяг победы, взмывший над Кремлем.
Каждый, кто упал на поле боя,
Твердо знал заранее, поверь,
Хоть непросто жертвовать собою.
Только мир и счастье над страною
Стоят этих тягот и потерь!