Эта женщина минула, в холст глубоко вошла. А была она милая, молодая была. Прожила б она красивая, вся задор и полнота, если б проголодь крысиная не сточила полотна. Как металася по комнате, как кручинилась по нем. Ее пальцы письма комкали и держали над огнем. А когда входил уверенно, громко спрашивал вина - как заносчиво и ветрено улыбалася она. В зале с черными колоннами маскерады затевал и манжетами холодными ее руки задевал. Покорялись руки бедные, обнимали сгоряча, и взвивались пальцы белые у цыгана скрипача. Он опускался на колени, смычком далеким обольщал и тонкое лицо калеки к высоким звездам обращал. ...А под утро в спальне темной тихо свечку зажигал, перстенек, мизинцем теплый, он в ладони зажимал. И смотрел, смотрел печально, как, счастливая сполна, безрассудно и прощально эта женщина спала. Надевала платье черное и смотрела из дверей, как к крыльцу подводят чопорных, приозябших лошадей. Поцелуем долгим, маетным приникал к ее руке, становился тихим, маленьким колокольчик вдалеке. О высокие клавиши разбивалась рука. Как над нею на кладбище трава глубока.
