Над мутно-опаловой гладью

Вечернее солнце зажглось,

И ветер примолкший играет

Душистою тонкою прядью

Твоих золотистых волос.

В вечернем шуршанье осоки,

В ленивом плесканье весла

Лениво душа замирает,

И глаз так понятны намеки,

И ты так светло-весела.

И словом боюсь я ненужным

Мечту молодую спугнуть.

Заря истомленная тает

На небе прозрачно-жемчужном,

И тихо колышется грудь.

1908

* * *

«Из мира яркого явлений…»

Из мира яркого явлений

Меня увел мой властный гнев.

И вот я жил, оцепенев,

Среди мечтаний и видений.

И я творил миры иные,

Иных законов, светов, сил.

Да, я творил и я царил,

Оковы свергнув вековые!

Но паутину мирозданья

Размел, развеял вихрь слепой.

Кому, окованный, больной,

Кому пошлю мои стенанья?

Пустые дни, пустые ночи,

Опустошенная душа.

Так нетопырь, с трудом дыша,

Пред ярким солнцем клонит очи.

* * *

«В пустых полях холодный ветер свищет…»

В пустых полях холодный ветер свищет,

Осенний тонкий бич.

В пустых полях бездомным зверем рыщет

Мой поздний клич.

Поля, застыв в глухом недобром смехе,

Усталый ранят взор.

Кругом меня один простор безэхий,

Пустой простор.

И отклика себе нигде не сыщет

Мой поздний хриплый клич.

В пустых полях холодный ветер свищет,

Осенний бич.

* * *

«Гудят трамваи, мчат моторы…»

Гудят трамваи, мчат моторы,

В густой пыли тяжелый чад.

Афиш огнистых метеоры

Пустое небо бороздят.

Лица, измученного скукой,

В ночной не видно темноте.

Сухая ночь — гигант безрукий,

Нас близит всех к одной мете.

Всех в плащ бескрайний запахнула,

Свила, столкнула разом всех.

И громче песнь ночного гула,

И громче полуночный смех.

Но если праздные гуляки

Шумят, толкаясь и крича,

И среди пьяной блещет драки

Порою острие меча;

Но если в злобном встречном взгляде

Блеснет отточенный клинок,

Но если ветреные бляди

Порой, как сноп, валятся с ног;

Но если шум ночной нарушен

Гудком сирены (резкий вой!), —

Веленью высшему послушен,

К тебе придет городовой.

* * *

«За пеленой тумана плотной…»

За пеленой тумана плотной

Не видно мне домов.

Лечу, как ветер беззаботный,

Под звон оков.

Лечу, от воли пьяной воя,

Я, беглый тать,

И знаю: выстрелом

Меня вам не догнать.

Я знаю, буду завтра в гимне

За то воспет.

Усталый, в «Голосе Москвы» мне

Строчит поэт.

Но за стихи он не получит

Ни медного копья.

Но если кто его научит,

Кто, встретив, шапку нахлобучит,

Знай: это я.

* * *

«Ты в каюте общей медлишь за пьянино….»

Ты в каюте общей медлишь за пьянино.

Наклонился к нотам толстый инженер.

Легкие мелодии пролетают мимо,

Шепчет он поручику: о, elle a des chairs.1

Ты, я знаю, выберешь нужную минуту,

Скажешь: до свидания, взявши верный тон,

И пойдешь к мечтателю в темную каюту

Грезить грезы вечера, слушать пенье волн.

* * *

«И дни мои идут, и цвет ланит бледней…»

И дни мои идут, и цвет ланит бледней,

И скудная любовь моих не красит дней.

Закат мою тоску пленяет тихой кровью,

А нужно мне еще и «мыслить и страдать»,

И жить среди людей, и с кротостью внимать

Их равнодушному злословью!

И нужно, помыслом таинственным томясь,

Вдруг ощущать души и тела злую связь —

Одних и тех же волн тяжелое кипенье —

И знать, что та, чей взор так радует меня,

Лишь искра малая бессильного огня,

Мечтой творимое творенье!

И нужно еще жить — не знаю, почему, —

Как бы покорствуя призванью своему,

Всегда оплакивать небывшую потерю!

И нужно еще жить — не знаю, почему, —

Наперекор душе, наперекор уму!

И я живу, и жду, и верю!

* * *

«В очках, согбенный и понурый…»

В очках, согбенный и понурый,

С высоким голосом скрипучим,

Интеллигентностию мучим,

Корпит всю ночь над корректурой.

Он бескорыстный друг Чулкова,

В «Тайге» когда-то бывший ссыльным,

А ныне голосом могильным

Читает Федора Гучкова.

Судьба! Играешь ты нечисто!

Едва ль тебе он был бы другом,

Когда 6 не нес он по заслугам

Прозванье морфиниста.

<1907–1908>