Пускай орел за облаками
Встречает молнии полет
И неподвижными очами
В себя впивает солнца свет* .
Но нет завиднее удела,
О лебедь чистый, твоего —
И чистой, как ты сам, одело
Тебя стихией божество.
Она, между двойною бездной,
Лелеет твой всезрящий сон —
И полной славой тверди звездной
Ты отовсюду окружен.
Между 1838 и серединой 1839

"С какою негою, с какой тоской влюбленный…"*
С какою негою, с какой тоской влюбленный
Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!
Бессмысленно-нема… нема, как опаленный
    Небесной молнии огнем, —
Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,
Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…
Но скоро добрый сон, младенческо-беспечный,
    Сходил на шелк твоих ресниц —
И на руки к нему глава твоя склонялась,
И, матери нежней, тебя лелеял он…
Стон замирал в устах… дыханье уровнялось —
    И тих и сладок был твой сон.
А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,
Что́ будущность для нас обоих берегла…
Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась —
    Иль в сон иной бы перешла.
Между концом 1838 и серединой 1839

День и ночь*
На мир таинственный духо́в,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и, с мира рокового
Ткань благодатную покрова
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
‹1839›