Отец еще дышал, кончины ожидая, А Гарпагон в мечтах уже сказал себе: «Валялись, помнится, средь нашего сарая Три старые доски – гроб сколотить тебе». «Я – кладезь доброты, – воркует Целимена. —
Природа создала прекрасною меня…» Прекрасною?! Душа, исполненная тлена, Трещит, как окорок, средь адского огня. Мня светочем себя, кричит газетчик пыльный Тому, кого он сам во мраке утопил: «Где этот Всеблагой, Всезрящий и Всесильный, Который бедняка хоть раз бы защитил?» И всех их превзойдут развинченные фаты, Которые, входя в молитвенный экстаз, И плачут, и твердят, раскаяньем объяты: «Мы станем добрыми, о небо… через час!» Часы же счет ведут: «У ада житель лишний! Грозили мы ему, шептали: близок враг. Но он был слеп и глух, он был подобен вишне, Которую грызет невидимый червяк». И вот приходит Тот, над кем вы все смеялись, И гордо говорит: «Уже немало дней Из дароносицы моей вы причащались, За черной радостной обеднею моей. Вы храм воздвигли мне в душе богопротивной, Тайком лобзали вы меня в нечистый зад… Признайте ж Сатану, услышав клич призывный И хохота его торжественный раскат! Иль вы надеялись, трусливые лисицы, Хозяина грехов лукаво провести, — Не бросив журавля, не выпустить синицы, Сокровища сберечь и с ними в рай войти? Чтоб дичь мою добыть, я натружал мозоли, Я ночи проводил, не закрывая глаз… Ко мне, товарищи моей печальной доли, Я отвести пришел в свои владенья вас! Под грудой вашего наваленного праха, Под толщею земли чертог сияет мой, Чудовищный, как я, облитый морем страха, Из цельных черных глыб, над бездною немой… Он создан из грехов всего земного мира, В нем скорбь моя живет, любовь моя и честь!»
А где-то высоко, – там, в глубине эфира, — Архангел между тем трубит победы весть, Победы вечной тех, чье сердце повторяло: «Благословен твой бич, карающий Отец! Благословенна скорбь! Твоя рука сплетала Не для пустой игры колючий наш венец». И в эти вечера уборки винограда Так упоительно, так сладостно звучит Неустрашимый рог… Он светел, как награда За дни страданий и обид!
